Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя
французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт
знает чего не было… я думаю себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел к ней и на
французском языке подпускает ей такие комплименты…
Пробовалось сообщить ему множество разных выражений: то важное и степенное, то почтительное, но с некоторою улыбкою, то просто почтительное без улыбки; отпущено было в зеркало несколько поклонов в сопровождении неясных звуков, отчасти похожих на
французские, хотя по-французски Чичиков не
знал вовсе.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно
знал все лучшие произведения
французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во
французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Мне объявили, что мое знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь;
узнаю, что у них ни кола ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги, деньги;
узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы,
французскому языку и танцам.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» — спросил я его. «Бог
знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать
французскую арию.
Самгин нашел его усмешку нелестной для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили в нем недоверия к студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением найти в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена
французских поэтов, она говорила — так, как будто делилась с ним тайнами,
знать которые достоин только он, Клим Самгин.
— Вас приглашает Лаптев-Покатилов, —
знаете, кто это? Он — дурачок, но очень интересный! Дворянин, домовладелец, богат, кажется, был здесь городским головой. Любит шансонеток, особенно —
французских, всех
знал: Отеро, Фужер, Иветт Жильбер, — всех знаменитых. У него интересный дом, потолок столовой вроде корыта и расписан узорами, он называет это «стиль бойяр». Целая комната фарфора, есть замечательно милые вещи.
— Ах, если б можно было написать про вас, мужчин, все, что я
знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая
французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала, как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.
«Свободным-то гражданином, друг мой, человека не конституции, не революции делают, а самопознание. Ты вот возьми Шопенгауэра, почитай прилежно, а после него — Секста Эмпирика о «Пирроновых положениях». По-русски, кажется, нет этой книги, я по-английски читала,
французское издание есть. Выше пессимизма и скепсиса человеческая мысль не взлетала, и, не
зная этих двух ее полетов, ни о чем не догадаешься, поверь!»
— Потому что ни черта не
знаешь, — неистово закричал дядя Хрисанф. — Ты почитай книгу «Политическая роль
французского театра», этого… как его? Боборыкина!
— Но,
знаете, я — довольна; убедилась, что сцена — не для меня. Таланта у меня нет. Я поняла это с первой же пьесы, как только вышла на сцену. И как-то неловко изображать в Костроме горести глупых купчих Островского, героинь Шпажинского,
французских дам и девиц.
— Нехаева? Она — смешная, впрочем — тоже интересная. Помешалась на
французских декадентах. А вот Спивак — это, брат, фигура! Ее трудно понять. Туробоев ухаживает за ней и, кажется, не безнадежно. А впрочем — не
знаю…
У них много: они сейчас дадут, как
узнают, что это для Ильи Ильича. Если б это было ей на кофе, на чай, детям на платье, на башмаки или на другие подобные прихоти, она бы и не заикнулась, а то на крайнюю нужду, до зарезу: спаржи Илье Ильичу купить, рябчиков на жаркое, он любит
французский горошек…
Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно;
знал, зачем
французский посланник выехал из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на письма не послал.
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда
знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями войны, если была война,
узнавал равнодушно о перемене английского или
французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во
французской палате депутатов, всегда
знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
— Вот князь Serge все
узнал: он сын какого-то лекаря, бегает по урокам, сочиняет, пишет русским купцам
французские письма за границу за деньги, и этим живет…» — «Какой срам!» — сказала ma tante.
— Потом, когда мне было шестнадцать лет, мне дали особые комнаты и поселили со мной ma tante Анну Васильевну, а мисс Дредсон уехала в Англию. Я занималась музыкой, и мне оставили
французского профессора и учителя по-русски, потому что тогда в свете заговорили, что надо
знать по-русски почти так же хорошо, как по-французски…
И тут же не простили бы ему малейшего упущения в умственном развитии: если б он осмелился не прочесть последнего
французского или английского наделавшего шуму увража, не
знал бы какой-нибудь новейшей политико-экономической аксиомы, последнего фазиса в политике или важного открытия в физике!
Почем
знать, может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его
французский выговор, именно
французский, в котором она не понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был очень красив собою), и уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
Мы кое-как выбрались к мостику, видели веющий над кучей кровель
французский флаг, и все не
знали, как попасть к нему.
В этой неизвестности о войне пришли мы и в Манилу и застали там на рейде военный
французский пароход. Ни мы, ни французы не
знали, как нам держать себя друг с другом, и визитами мы не менялись, как это всегда делается в обыкновенное время. Пробыв там недели три, мы ушли, но перед уходом
узнали, что там ожидали английскую эскадру.
Я не помню, чтоб в нашей литературе являлись в последнее время какие-нибудь сведения об этом крае, не
знаю также ничего замечательного и на
французском языке.
Когда он был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда
узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то
французскую даму у своего товарища.
Все, конечно,
знали скудные размеры жалованья Виктора Николаича и, когда заходила речь об их широкой жизни, обыкновенно говорили: «Помилуйте, да ведь у Хионии Алексеевны пансион; она
знает отлично
французский язык…».
«А вы
знаете, чем он теперь особенно занимается? — спросил он Ивана Федоровича, —
французские вокабулы наизусть учит; у него под подушкой тетрадка лежит и
французские слова русскими буквами кем-то записаны, хе-хе-хе!» Иван Федорович оставил наконец все сомнения.
Целые армии пехоты разгонялись, как стада овец, несколькими сотнями всадников; до той поры, когда явились на континент английские пехотинцы из гордых, самостоятельных мелких землевладельцев, у которых не было этой боязни, которые привыкли никому не уступать без боя; как только пришли во Францию эти люди, у которых не было предубеждения, что они должны бежать перед конницею, — конница, даже далеко превосходившая их числом, была разбиваема ими при каждой встрече;
знаешь, знаменитые поражения
французских конных армий малочисленными английскими пехотинцами и при Кресси, и при Пуатье, и при Азенкуре.
Мы были на руках
французской гувернантки, поздно
узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству в чертах да по тому, что ее песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна.
Я был с Сенатором в
французском театре: проиграла увертюра и раз, и два — занавесь не подымалась; передние ряды, желая показать, что они
знают свой Париж, начали шуметь, как там шумят задние. На авансцену вышел какой-то режиссер, поклонился направо, поклонился налево, поклонился прямо и сказал...
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим
французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он
знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу, чтоб он раз при Бушо,
французском учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что немцы дали страшную таску французам. Бушо только посмотрел на него и так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь на свою сучковатую палку, и никогда не называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не
знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться на выдумку Бушо.
Не
знаю, насколько она была довольна плодом своего воспитания, образовавши, с помощью
французского инженера, Вольтерова родственника, помещиков esprits forts, [вольнодумцев (фр.).] но уважение к себе вселить она умела, и племянники, не очень расположенные к чувствам покорности и уважения, почитали старушку и часто слушались ее до конца ее жизни.
Десять раз прощались мы, и все еще не хотелось расстаться; наконец моя мать, приезжавшая с Natalie [Я очень хорошо
знаю, сколько аффектации в
французском переводе имен, но как быть — имя дело традиционное, как же его менять?
Года через четыре после струнниковского погрома мне случилось прожить несколько дней в Швейцарии на берегу Женевского озера. По временам мы целой компанией делали экскурсии по окрестностям и однажды посетили небольшой городок Эвиан, стоящий на
французском берегу. Войдя в сад гостиницы, мы, по обыкновению, были встречены целой толпой гарсонов, и беспредельно было мое удивление, когда, всмотревшись пристально в гарсона, шедшего впереди всех, я
узнал в нем… Струнникова.
Я лично
знал почти всех
французских философов моего времени.
Я
знал, что среди
французской молодежи этого времени было много сочувствующих мне.
Если бы я не
знал с детства
французский и немецкий языки, то, вероятно, с большим трудом овладел бы ими.
Именно в Pontigny я наиболее
узнал тип
французской культуры и
французской жизни.
И вот, говорили, что именно этот человек, которого и со службы-то прогнали потому, что он слишком много
знает, сумел подслушать секретные разговоры нашего царя с иностранными, преимущественно с
французским Наполеоном. Иностранные цари требовали от нашего, чтобы он… отпустил всех людей на волю. При этом Наполеон говорил громко и гордо, а наш отвечал ему ласково и тихо.
Одна из этих собак была чистой
французской породы, а другая — помесь
французской с польскою, несколько псовою собакой: обе не
знали парфорса, имели отличное чутье и были вежливы в поле, как только желать.
Англичане это
знали и к приезду государеву выдумали разные хитрости, чтобы его чужестранностью пленить и от русских отвлечь, и во многих случаях они этого достигали, особенно в больших собраниях, где Платов не мог по-французски вполне говорить: но он этим мало и интересовался, потому что был человек женатый и все
французские разговоры считал за пустяки, которые не стоят воображения.
Лаврецкий, бог
знает почему, стал думать о Роберте Пиле… о
французской истории… о том, как бы он выиграл сражение, если б он был генералом; ему чудились выстрелы и крики…
Сконфузился ли он и не
знал, кто его спрашивал, или дурной русский выговор, которым сделан был ему вопрос, — только все это вместе почему-то побудило его откликнуться на
французском языке и в мужском роде.
Австрийский император,
французский император и прусский король писали к нашему императору, что так как у них крестьяне все освобождены без земли, а наш император дал крестьянам землю, то они боятся, что их крестьяне,
узнавши про это, бунт сделают, и просили нашего императора отобрать у наших крестьян землю назад.
Прасковья Ивановна, еще ребенком выданная замуж родными своей матери за страшного злодея, испытав действительно все ужасы, какие мы
знаем из старых романов и
французских мелодрам, уже двадцать лет жила вдовою.
— Потому что еще покойная Сталь [Сталь Анна (1766—1817) —
французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время в России, о которой пишет в книге «Десять лет изгнания».] говаривала, что она много
знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не
знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
— Он меня любил как хорошенькую женщину, как какой-нибудь красивый кусок мяса; со всеми,
знаешь, этими
французскими утонченностями, и так мне этим омерзел!.. Потом, он еще — скупец ужасный.
— Ты славно, однако,
знаешь французский язык, — сказала с удовольствием Мари.
— Ну, батюшка, — обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, — я сегодня кончил Огюста Конта [Конт Огюст (1798—1857) —
французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель так называемого позитивизма.] и могу сказать, что все, что по части философии
знало до него человечество, оно должно выкинуть из головы, как совершенно ненужную дрянь.
— Каналья этакий! — произнес он. — Да и вы, господа чиновники, удивительное дело, какой нынче пустой народ стали! Вон у меня покойный дядя исправником был… Тогда,
знаете, этакие
французские камзолы еще носили… И как, бывало, он из округи приедет, тетушка сейчас и лезет к нему в этот камзол в карманы: из одного вынимает деньги, что по округе собрал, а из другого — волосы человечьи — это он из бород у мужиков надрал. У того бы они квасу не выпустили!